Примитивное эмоциональное развития

Из заголовка можно сразу же заметить, что я выбрал очень широкий предмет исследования. Все, что я могу попытаться сделать, это выразить свое личное предварительное мнение, как если бы писал вступительную главу к книге[1].
Я сначала дам исторический обзор, но не буду показывать развитие моих идей из теоретический изысканий других исследователей, потому что мой разум не работает таким образом. Я просто собираю что-то с чем-то, там-то и там-то, приступаю к клинической практике, формирую собственные теории, и уже в последнюю очередь интересуюсь, откуда я это стащил. Возможно, это такой же хороший метод как и любой другой.
В области примитивного эмоционального развития есть слишком много неизвестного или неправильно понятого, по крайней мере мной, и можно утверждать, что эту дискуссию стоило бы отложить на 5–10 лет. Против этого есть тот факт, что недоразумения постоянно повторяются на научных встречах общества, и, возможно, благодаря обсуждению этих примитивных эмоциональных состояний мы поймем, что уже знаем достаточно, чтобы предотвратить часть этих недоразумений.
Преимущественно интересуясь детскими пациентами и младенцами, я решил, что должен изучить психоз в анализе. У меня была примерно дюжина психотических взрослых пациентов, и половина из них была довольно глубоко проанализирована. Это произошло во время войны, и я должен сказать, что я едва заметил ее, будучи все время поглощенным анализом пациентов, печально известных и сводящих с ума тем, что забывают о бомбежках, землетрясениях и наводнениях.
В результате этой работы я могу много чего сообщить и привести в соответствие с нынешними теориями, и, возможно, эта статья может быть началом.
Слушая то, что мне есть сказать, и критикуя это, вы поможете мне сделать мой следующий шаг: изучение источников моих идей, как в клинической работе, так и в опубликованных работах аналитиков. На самом деле было чрезвычайно трудно не применять клинический материал в этой работе, которую я, тем не менее, хотел бы сделать более компактной, чтобы у нас было много времени на дискуссию.
Нижеследующее является очень сжатым личным заявлением.

I
Сперва я должен подготовить почву. Позвольте мне попытаться описать различные типы психоанализа. Возможно провести анализ подходящего пациента, принимая во внимание почти исключительно только личные отношения конкретного человека с другими людьми, наравне с сознательными и бессознательными фантазиями, которые обогащают и усложняют эти отношения между здоровыми[2] людьми. Это ортодоксальный психоанализ. Последние два десятилетия показали, как развивать наш интерес к фантазиям, и как фантазии самого пациента о его внутренней организации и ее происхождении в инстинктивном опыте важны сами по себе[3]. Далее мы увидели, что в некоторых случаях именно это – фантазии пациента о его внутренней организации, чрезвычайно важно так, что анализ депрессии и защит против депрессии не может быть проведен только лишь на базе рассмотрения отношений пациента с реальными людьми и его фантазиях о них. Этот новый акцент на фантазиях пациента о самом себе открыл широкое поле для анализа ипохондрии, в которой фантазии пациента о своем внутреннем мире включают в себя фантазию, что внутренний мир локализован внутри тела пациента. Для нас стало возможным связать в анализе качественные изменения во внутреннем мире человека с его инстинктивными переживаниями. Качество этих инстинктивных переживаний объясняет как хорошую и плохую природу, так и существование того, что находится внутри.
Эта работа была естественным развитием психоанализа; она привнесла новое понимание, но не новую технику. Она быстро повлекла за собой изучение и анализ еще более примитивных отношений, и именно их я хочу обсудить в этой работе. Существование этих отношений никогда не подвергалось сомнению.
Я говорил, что нет нужды в модификации техники Фройда для расширения анализа, чтобы справиться с депрессией и ипохондрией. Согласно моему опыту также верно и то, что эта же техника может привести нас к более глубоким примитивным элементам при условии, что мы учитываем изменения в ситуации переноса, свойственные такой работе.
Я имею в виду то, что пациент, нуждающийся в анализе амбивалентности во внешних отношениях имеет другую фантазию о его аналитике и работе аналитика по сравнению с пациентом в депрессии. В первом случае работа аналитика воспринимается как сделанная из любви к пациенту, а ненависть смещается на ненавистные вещи. Депрессивный пациент требует от своего аналитика понимания, что работа аналитика является в некотором роде его попыткой справиться с его собственной (аналитика) депрессией, или, мне стоит сказать, с виной и горем, вызванными деструктивными элементами его собственной (аналитика) любви. Чтобы двигаться дальше по этим направлениям, пациенту, который просит помощи в отношении его примитивного, пре-депрессивного отношения к объектам, нужен аналитик, который может видеть неизменные и одновременные любовь и ненависть аналитика к нему. В таких случаях конец часа, конец анализа, правила и кадр – все это является важным способом выражения ненависти, также как правильные интерпретации являются выражением любви, и символами заботы и хорошей еды. Эту тему можно развивать дальше.

II
Прежде чем начать описывать примитивное эмоциональное развитие я должен подчеркнуть, что анализ этих примитивных отношений не может быть предпринят иначе, кроме как через расширение анализа депрессии. Несомненно то, что эти примитивные виды отношений, поскольку они проявляются у детей и взрослых, являются бегством от сложностей, возникающих на следующих стадиях, согласно классической концепции регрессии. Для студента-аналитика необходимо в первую очередь научиться справляться с амбивалентностью во внешних отношениях и с простым подавлением, а уже потом подходить к анализу фантазии пациента о том, что внутри его личности, и что снаружи, и полному спектру защит против депрессии, включая происхождения персекуторных элементов. Аналитик, конечно же, может найти все эти вещи в процессе анализа, но попытка справиться с преимущественно депрессивными отношениями будет бесполезной или вредной для него, пока он не будет готов проанализировать прямую амбивалентность. Так же верно, что анализировать примитивные пре-депрессивные отношения и интерпретировать их так, как они проявляются в переносе, может быть бесполезно или даже опасно, покуда аналитик не полностью готов справиться с депрессивной позицией, защитами против депрессии и персекуторными идеями, которые появляются для интерпретации по мере прогресса пациента.

III
У меня есть еще несколько подготовительных замечаний. Часто замечалось, что примерно в возрасте пяти-шести месяцев в младенцах происходит изменение, которое позволяет нам легче ссылаться на их эмоциональное состояние в терминах, свойственных людям в целом. Из этого факта Анна Фройд утверждает, что, по ее мнению, младенец более озабочен определенными аспектами ухода, чем конкретными людьми. Недавно Боулби предположил, что младенцы до шести месяцев не отдельны, поэтому сепарация от их матерей не влияет на них так же, как после шести месяцев. Я сам также утверждал, что младенцы чего-то достигают в возрасте шести месяцев; многие пятимесячные младенцы хватают объект и кладут его в рот, но только после достижения шестимесячного возраста среднестатистический младенец вслед за этим начинает намеренно бросать объект как часть своей игры с ним.
Мы не должны быть слишком точны в разграничении пяти или шести месяцев. Если в некоторых случаях ребенок трех или даже двух месяцев, или даже меньше, достигает той стадии развития, какая в среднем наблюдается в пять месяцев, вреда в этом нет.
По моему мнению, та стадия, которую мы сейчас описываем, и, я думаю, многие со мной согласятся, очень важна. В некоторой степени это дело физического развития, что младенец в возрасте пяти месяцев становится способен взять видимый объект и вскоре положить себе в рот. Он не был способен сделать это ранее. (Конечно, он мог бы хотеть это сделать. Нет корреляции между умением и желанием, и мы знаем, что многие физические достижения, такие как умение ходить, часто задерживаются до момента, когда эмоциональное развитие допускает физическое достижение. На каждую физическую сторону дела существует эмоциональная). Мы можем сказать, что на этой стадии младенец в процессе игры становится способным показать, что он понимает, что у него есть внутренняя часть, и что вещи приходят извне. Он показывает, что знает, что он обогащается с помощью того, что он инкорпорирует (физически или психически). Далее он показывает, что знает, что может избавиться от чего-то, когда он получил от этого то, что он хотел получить. Все это представляет невероятный прогресс. Сначала это происходит время от времени, и каждая деталь этого развития может быть потеряна из-за тревоги.
Вывод из этого заключается в том, что младенец предполагает наличие внутреннего и у его матери, богатого или бедного, хорошего или плохого, упорядоченного или запутанного. Следовательно, он начинает быть озабоченным его матерью, ее психическим здоровьем и ее настроением. В случае многих младенцев в возрасте шести месяцев существуют отношения как будто бы между здоровыми людьми. Человек проделал длинный путь в примитивном развитии, когда он чувствует, что он субъект, связанный с другими людьми.
Наша задача состоит в исследовании чувств и личности младенца до этой стадии, которую мы определили в пяти-шестимесячном возрасте, но которая может быть достигнута раньше или позже.
Возникает вопрос: как рано важные события начинают происходить? Например, стоит ли учитывать неродившегося ребенка? Если да, то после какого возраста после зачатия вступает в игру психология? На это я бы ответил, что, если существует важный этап в пяти-шестимесячном возрасте, то должен так же быть важный этап примерно перед рождением. Мое объяснение этому заключается в том, что есть большие отличия, которые можно заметить, если ребенок преждевременный или переношенный. Я предполагаю, что к концу девятимесячной беременности младенец созрел для эмоционального развития, и, если младенец переношен, он достиг этой стадии в утробе, и стоит учитывать его чувства до и после рождения. С другой стороны, недоношенный младенец не испытывает чего-то важного до того момента, когда он должен был быть рожден, то есть спустя пару недель после рождения. В любом случае, это открывает возможность для дискуссии.
Другой вопрос: выражаясь психологически, имеет ли значение что-либо до шести месяцев? Я знаю, что в некоторых кругах весьма искренне считают, что ответ на этот вопрос – «нет». Этому мнению следует отдать должное, но я его не придерживаюсь.
Главная цель этой работы – представить тезис, что раннее эмоциональное развитие младенца до момента, когда младенец знает самого себя (и, отсюда, других) как цельного человека (и цельных людей), жизненно важно: несомненно, что здесь скрыты ключи к психопатологии психозов.

IV
Первичные процессы
Есть три процесса, которые, по моему мнению, начинаются очень рано: (1) интеграция, (2) индивидуализация, и (3), после них, осознание времени и пространства и других характеристик реальности, вкратце, осознание.
Большинство того, что мы склонны считать как само собой разумеющееся, имело начало и условия, из которых это все развилось. Например, многие анализы доходят до завершения без анализа понятия времени. Но мальчик девяти лет, который любил играть с двухлетней Анной, сильно интересовался ожидаемым ребенком. Он спросил: «Когда родится новый малыш, он родится до Анны?». Для него чувство времени очень шатко. Опять же, психотическая пациентка не может принять любой распорядок, потому что во вторник она бы понятия не имела, была ли это прошлая неделя, эта или следующая.
Локализация я[4] в теле человека часто предполагается, но в анализе психотическая пациентка приходит к осознанию, что, будучи ребенком, она думала, что ее близнец на другой стороне коляски была ею. Она даже удивлялась, когда ее близнеца поднимали, а она оставалась там же, где была. Ее ощущение себя[5] и отличного-от-себя[6] не было развито.
Другая психотическая пациентка открыла для себя в анализе, что большинство времени она жила у себя в голове за глазами. Она могла видеть из своих глаз как из окон и не осознавала, что делали ее ноги, и, вследствие этого, часто падала в ямы и спотыкалась о предметы. У нее не было «глаз в ногах». Ее личность не ощущалась локализованной в теле, которое было как сложная машина, которой она должна была управлять с особой осторожностью и умением. Другая пациентка временами жила в коробке на высоте двадцати ярдов, соединенной с ее телом тонкой нитью. Во всех случаях примеры таких неудач в примитивном развитии происходят ежедневно, и они могут напомнить нам о важности таких процессов, как интеграция, индивидуация и осознание.
Можно предположить, что на теоретическом «старте» личность неинтегрирована, и, что при регрессивной дезинтеграции существует первоначальное состояние, к которому ведет регрессия. Мы постулируем первоначальную неинтегрированность.
Дезинтеграция личности – хорошо известное психиатрическое состояние, психопатология которого чрезвычайно сложна. Тем не менее, изучение этих феноменов в анализе показывает, что первоначальное состояние неинтегрированности дает основу для дезинтеграции, и что задержка или неудача в развитии первоначальной интеграции предрасполагает к дезинтеграции как регрессии, или к отказу от других типов защит.
В любом случае, интеграция начинается сразу в начале жизни, и в нашей работе мы никогда не можем считать ее само собой разумеющейся. Мы должны учитывать ее и следить за ее колебаниями.
Пример феномена неитегрированности мы можем видеть в очень частом примере пациента, который описывает каждую деталь своих выходных и чувствует удовлетворение, если все было сказано, хотя аналитик чувствует, что никакой аналитической работы сделано не было. Иногда мы должны интерпретировать это как потребность пациента быть во всех деталях известным одному человеку – аналитику. Быть известным значит чувствовать себя интегрированным хотя бы для человека, который знает его. Это типичное проявление жизни младенца, и младенец, который не имел никого, кто собрал бы его чувства, развивается с недостатком в его собственной интеграции, и, возможно, он не может преуспеть в этом, или во всяком случае не может сохранять интеграцию с уверенностью.
Два вида опыта поддерживают тенденцию к интеграции: забота о младенце, когда его согревают, ухаживают, купают, качают и называют, а также острые инстинктивные переживания, которые, как правило, собирают в целое личность изнутри. Многие младенцы находятся на пути к интеграции в некоторые периоды их первых суток жизни. У других этот процесс задерживается из-за раннего подавления жадных атак. Существуют долгие временные промежутки в жизни «нормального» младенца, когда ребенку все равно, является ли он множеством разных кусочков или же единым целым, живет ли он в материнском лице или же в своем собственном теле, допуская, что время от времени он чувствует что-то. Позже я попробую объяснить, почему дезинтеграция является пугающей, когда как неинтегрированность – нет.
Что касается окружения, элементы техники ухода, лиц, которые младенец видит, звуков, которые младенец слышит, и запахов, которые младенец чувствует, они лишь постепенно собираются вместе в одно существо, которое впоследствии будет называться мамой. В анализе психотиков в ситуации переноса мы получаем яснейшее доказательство, что психотические состояния неинтегрированности имели естественное место на достаточно примитивном этапе эмоционального развития человека.
Иногда предполагается, что в норме человек всегда интегрирован, как и то, что он живет в своем собственном теле и может ощущать, что мир реален. Однако, есть психически здоровые случаи, имеющее симптоматическое качество, обвиняемые в страхе или отрицании сумасшествия, страхе или отрицании врожденной способности каждого человека стать неинтегрированным, деперсонализованным, и чувствовать, что мир нереален. Достаточный недосып может спровоцировать эти состояния у каждого[7].
Наряду с интеграцией важно развитие чувства, что человек находится в своем теле. Опять же, это инстинктивный опыт и повторяющийся спокойный опыт ухода за телом, который постепенно развивает то, что может быть названо удовлетворительной персонализацией. И, так же как и с дезинтеграцией, явления деперсонализации психоза относятся к ранним задержкам персонализации.
Деперсонализация – это распространенное явление у взрослых и детей, оно часто кроется, например, в том, что называется глубоким сном и в приступах прострации с трупной бледностью: «Она где-то далеко», говорят люди, и они правы.
Проблема, связанная с проблемой персонализации – это проблема воображаемых спутников детства. Они не являются просто фантазийными конструкциями. Изучение будущего этих воображаемых спутников (в анализе) показывает, что они иногда являются другими «я» в очень примитивном виде. Я не могу здесь четко сформулировать, что я имею в виду, и объяснять сейчас эту деталь подробно будет не к месту для меня. Однако, я бы сказал, что очень примитивное и магическое создание воображаемых спутников легко используется как защита, и оно магическим образом обходит все страхи, связанные с инкорпорацией, усвоением, удержанием и выталкиванием.

V
Диссоциация
Из проблемы неинтегрированности вытекает другая – диссоциации. Диссоциация может быть изучена с пользой в ее первоначальных или естественных формах. Согласно моему мнению, из неинтегрированности произрастают группы того, что впоследствии будет названо диссоциациями, которые возникают вследствие неполной или частичной интеграции. Взять, например, состояния покоя и возбуждения. Я думаю, нельзя сказать, что младенец с самого начала осознает, что, чувствуя что-то в своей кроватке или наслаждаясь стимуляцией кожи при купании, он тот же, что и он сам, кричащий, требуя немедленного удовлетворения, одержимый побуждением добраться до чего-то и уничтожить это, если не насытится молоком. Это значит, что изначально он не знает, что мать, которую он создает через свои опыты покоя, та же, что и сила, стоящая за грудями, которые он в своем уме хочет уничтожить.
Также я думаю, что не существует обязательной интеграции между спящим ребенком и ребенком бодрствующим. Эта интеграция приходит со временем. Как только сны запоминаются и даже каким-то образом передаются третьему лицу, диссоциация немного сламывается; но некоторые люди никогда не запоминают ясно свои сны, и дети очень сильно зависят от взрослых в том, чтобы узнать свои сны. Для маленьких детей ночные кошмары и страхи являются нормой. В такие времена детям нужен кто-то, кто поможет им вспомнить, что им приснилось. Это ценный опыт, когда сон одновременно проживается и запоминается, именно из-за распада диссоциации, которую он собой представляет. Однако, какой бы сложной ни была диссоциация у ребенка или взрослого, факт остается фактом, что она может начаться в естественном чередовании состояния сна и бодрствования, начиная с рождения.
Фактически, бодрствующая жизнь младенца, возможно, может быть описана как постепенно развивающаяся диссоциация из состояния сна.
Художественное творчество постепенно занимает место снов или дополняет их, и оно жизненно важно для благосостояния людей и, следовательно, для человечества.
Диссоциация – это чрезвычайно распространенный механизм защиты, и она приводит к удивительным результатам. Например, городская жизнь – это серьезная диссоциация для цивилизации. Также с войной и миром. Крайности душевных болезней хорошо известны. В детстве диссоциация появляется, например, в таких распространенных условиях, как сомнамбулизм, недержание кала, в некоторых формах косоглазия и т. д. Очень легко пропустить диссоциацию, когда оцениваешь личность.

VI
Адаптация к реальности
Давайте перейдем к интеграции. Мы подходим к другой гигантской теме, к первичному отношению ко внешней реальности. В обычном анализе мы можем и даже принимаем как должное эту ступень в эмоциональном развитии, которая очень сложна и которая, когда пройдена, представляет собой большой прогресс в эмоциональном развитии, но которая никогда не пройдена до конца. Множество случаев, которые мы относим к неанализабельным, действительно неанализабельны, если мы не можем справляться с трудностями переноса, которые относятся к существенной нехватке истинного отношения ко внешней реальности. Если мы соглашаемся на анализ психотических пациентов, мы можем заметить, что в некоторых случаях эта существенная нехватка истинного отношения ко внешней реальности составляет почти всё.
Я попробую описать этот феномен так, как я его вижу, настолько просто, насколько возможно. В отношениях между младенцем и материнской грудью (я не заявляю, что грудь является основным двигателем материнской любви) у младенца есть инстинктивные побуждения и хищные идеи. У матери есть грудь и способность создавать молоко, и мысль, что она хотела бы, чтобы на нее напал голодный ребенок. Эти два феномена не взаимодействуют друг с другом до тех пор, пока мать и ребенок проживают опыт вместе. Мать, будучи зрелой и психически здоровой, должна быть той, которая терпит и понимает, что именно она производит ситуацию, которая может, если повезет, закончиться первой связью, которую младенец формирует с внешним объектом, внешним по отношению к «я» со стороны младенца.
Я вижу этот процесс, как если бы две линии, идущие с противоположных сторон, склонны сблизиться друг к другом. Если они пересекутся, происходит момент иллюзии, часть опыта, которую младенец может ощутить как либо свою галлюцинацию, либо что-то, принадлежащее внешней реальности.
Иными словами, младенец подтягивается к груди возбужденным и готовым галлюцинировать что-то подходящее для атаки. В этот момент появляется реальный сосок, и младенец способен почувствовать, что именно он сгалюцинировал этот сосок. И его идеи обогащены реальными деталями зрения, осязания, обоняния, и в следующий раз этот материал используется в галлюцинации. Таким образом он начинает выстраивать способность вызывать в воображении то, что доступно. Мать должна продолжать давать младенцу такой вид опыта. Этот процесс чрезвычайно упрощается, если за младенцем ухаживает только один человек, используя одну технику. Похоже, что младенец действительно разработан так, чтобы за ним ухаживала его собственная мать, или, если этот вариант невозможен, приемная мать, но не несколько медсестер.
Мать жизненно важна на самом старте жизни, и работа матери заключается в защите ее младенца от сложностей, которые еще не могут быть поняты младенцем, и в том, чтобы предоставлять упрощенную часть мира, которую младенец узнает через нее. Только на таком фундаменте может быть построена объективность или научное отношение. Любой сбой в объективности в любой момент связан с неудачей на этой стадии примитивного эмоционального развития. Только лишь на базисе монотонности мать способна обогатить дитя.
Один аспект, который следует за принятием внешней реальности, это преимущества, полученные от этого. Мы часто слышим об очень реальных фрустрациях, навязанных внешней реальностью, но не так часто слышим об облегчении и удовольствии, представляемых ею. Реальное молоко приносит удовольствие по сравнению с воображаемым, но не в этом смысл. Смысл в том, что в фантазии вещи работают магически: у магии нет тормозов, и любовь и ненависть вызывают тревожные эффекты. У внешней реальности есть тормоза, она может быть изучена и познана, и, в действительности, фантазия терпима в полном проявлении, когда и объективная реальность должным образом оценивается. Субъективность имеет огромную значимость, но она настолько тревожная и магическая, что ею невозможно наслаждаться кроме как в роли параллели объективности.
Впоследствии будет показано, что фантазия – это не что-то, что человек творит в попытке справиться с фрустрациями внешней реальности. Это верно только для фантазирования. Фантазия имеет большее право называться первичной, чем осознание, и ее наполнение богатствами мира зависит от моментов иллюзии, которые я описал выше.
Интересно исследовать отношение человека к объектам в сотворенном им мире фантазий. В действительности, в сотворенном «я» мире сосуществуют все ступени развития и изощренности согласно количеству иллюзий, которые были прожиты, и так же согласно тому, как часто сотворенный «я» мир был не в состоянии или в состоянии использовать воспринимаемые объекты внешнего мира как материал. Конечно, это требует более детального описания в другой обстановке.
В самом примитивном состоянии, которое может проявляться в болезни, и в которое может произойти регресс, объект ведет себя согласно магическим законам, т. е. существует, когда желаем, приближается, когда к нему приближаются, вредит, когда ему причиняют боль. В конце концов он исчезает, когда нежелаем.
Последнее наиболее ужасающе, это и есть единственное настоящее уничтожение. Не желать, возможно, в результате наступившего удовлетворения, значит уничтожить объект. Это – одна из причин, почему младенцы не всегда счастливы и довольны после удовлетворительного кормления. Один мой пациент перенес этот страх во взрослую жизнь и вырос из него лишь в анализе, человек, у которого был слишком хороший ранний опыт с его матерью и в его семье[8].
Я понимаю, что это только наброски широкой проблемы первоначальных шагов в развитии отношений с внешней реальностью и отношений фантазии с реальностью. Скоро мы будем должны добавить идеи инкорпорации, но для начала должен быть совершен простой контакт с внешней или разделяемой с другими реальностью с помощью галлюцинирования младенца и того, что предоставляет мир с моментами иллюзий для младенца, в которых две составляющие представляются им идентичными при том, что в действительности никогда таковыми не являются.
Чтобы в уме младенца была произведена эта иллюзия, человек должен постоянно беспокоиться о том, чтобы преподнести мир ребенку в понятной и ограниченной форме, подходящей для нужд ребенка. Именно по этой причине ребенок не может существовать один, психически или физически, и действительно нуждается в ком-то, кто будет поначалу заботиться о нем.
Предмет иллюзии очень широк и нуждается в изучении; с его помощью будет найден ключ к интересу ребенка к пузырям и облакам, и радугам, и ко всем загадочным феноменам, и также к его интересу к пушистым предметам, что очень сложно объяснить в терминах именно инстинкта. Где-то здесь тоже находится интерес к дыханию, который никогда не решает, происходит ли дыхание изнутри или снаружи, и который представляет базис для концепции духа, души, анимы.

VII
Примитивная безжалостность (Стадия пре-беспокойства)
Сейчас мы находимся на той стадии, чтобы посмотреть на самый ранний вид отношений между ребенком и его матерью.
Если кто-то предполагает, что личность становится интегрированной и персонифицированной и сделала хороший шаг в сторону реализации, все еще ей предстоит долгий путь, прежде чем она будет связана как цельная личность с цельной матерью и будет осознавать эффект, который ее мысли и действия производят на мать.
Мы должны постулировать раннее безжалостное объектное отношение. Опять же, это может быть лишь теоретический этап, и, конечно, никто не может быть безжалостен после стадии беспокойства, кроме как в состоянии диссоциации. Но состояния безжалостной диссоциации типичны для раннего детства, и появляются в определенных видах делинквентности и безумия, и должны быть доступны в здоровом состоянии. Нормальный ребенок наслаждается безжалостным отношением к своей матери, которое проявляется в основном при игре, и он нуждается в матери, так как только от нее ожидается терпение к его безжалостному отношению к ней даже в игре, потому что это действительно причиняет ей боль и выматывает ее. Без этой игры с ней он может лишь прятать свое безжалостное «я» и выпускать его в состоянии диссоциации[9].
Я могу привести в пример большой страх дезинтеграции в противовес простому принятию первоначальной неинтегрированности. Когда индивид достигает стадии беспокойства он не может не обращать внимание на результат своих импульсов или действий частей «я», например кусание губ, покалывание глаз, пронзительные крики, сосание глотки и т. д. Дезинтеграция означает оставление всего человека-объекта на произвол его импульсам, неконтролируемым, потому что действуют сами по себе; и затем это навевает идею о также неконтролируемых (потому что диссоциированных) импульсах по отношению к себе[10].

VIII
Примитивное возмездие
Сделаем полшага назад: я думаю, что существует еще более примитивное объектное отношение, в котором действия объектов носят ответный характер. Это относится ко времени до установления здорового отношения ко внешней реальности. В этом случае объект или окружение является такой же частью «я» как и инстинкт, который вызывает его в воображении[11]. В интроверсии раннего происхождения и, отсюда – примитивного качества, человек живет в окружении, которое представляет собой его самого, и это очень бедная жизнь. В ней нет роста, потому что нет обогащения из внешней реальности.

IX
Сосание большого пальца
Чтобы продемонстрировать другой метод подхода к этой теме я добавил заметку о сосании большого пальца (включая сосание кулака и пальцев). Это можно наблюдать с самого рождения, и, отсюда, можно предположить, что у этого процесса есть смысл, который развивается от примитивной формы к сложной, и это важно в качестве как нормальной активности, так и в качестве симптома эмоционального беспокойства.
Мы знакомы с аспектом сосания большого пальца, который раскрывает термин аутоэротизм. Рот – это эрогенная зона, в младенчестве организованная особым образом, и ребенок, сосущий большой палец, получает удовольствие. У него также есть идеи о наслаждении.
Ярость выражается тогда, когда ребенок повреждает свои пальцы слишком энергичным или продолжительным сосанием, и в любом случае он вскоре приступает к грызению ногтей, чтобы справиться с этой частью своих чувств. Он также может повредить свой рот. Но неясно, является ли весь ущерб, нанесенный пальцу или рту при таком поведении, частью ярости. Похоже, что в этом есть элемент того, что что-то должно пострадать, если ребенку требуется удовлетворение: объект примитивной любви страдает от того, что его любят, а не ненавидят.
В сосании пальца и в особенности в грызении ногтей мы можем заметить обоюдное обращение любви и ненависти друг в друга по таким причинам, как, например, нужда в сохранении внешнего объекта интереса. Также мы видим обращение в «я» перед лицом разочарования в любви ко внешнему объекту.
Данная тема не ограничивается этим заявлением и требует дальнейшего изучения.
Я полагаю, любой согласится, что сосание большого пальца нужно для успокоения, не только для удовлетворения; кулак или палец выступает в роли замены груди или матери, или кого-то еще. Например, ребенок примерно четырех месяцев реагирует на потерю своей матери намерением поместить свой кулак прямо в глотку так, что он умер бы, если бы его физически не остановили.
В то время как сосание большого пальца является нормальным и универсальным, распространяясь на использование игрушки, и, на самом деле, на различные виды деятельности нормальных взрослых, также верно и то, что сосание большого пальца сохраняется у шизоидных личностей, и в таком случае чрезвычайно компульсивно. У одного моего пациента в возрасте десяти-одиннадцати лет это перешло в компульсию постоянного чтения.
Эти феномены не могут быть объяснены только лишь на том основании, что этот акт является попыткой локализовать объект (грудь и т. д.), попыткой удерживать его на полпути между внутренним и внешним; попыткой защититься от потери объекта во внешнем мире или внутри тела. Я должен сказать, попыткой справиться с потерей контроля над объектом, который происходит в обоих случаях.
У меня нет сомнений, что нормальное сосание большого пальца имеет тот же функционал.
Аутоэротический элемент не всегда первостепенно важен и, определенно, использование игрушки и кулака вскоре становится явной защитой от чувства незащищенности и других страхов примитивного рода.
Наконец, каждое сосание кулака предоставляет полезную драматизацию примитивных объектных отношений, в которых объект является настолько индивидом, насколько и желание к этому объекту, ибо он сотворен из желания или же сгаллюцинирован, и поначалу не зависит от сотрудничества с внешней реальностью.
Некоторые дети кладут палец в рот во время кормления, таким образом (в некотором роде) держась за самосотворенную реальность во время использования внешней реальности.

Заключение
Была сделана попытка сформулировать примитивные психологические тенденции, которые являются нормальными в раннем младенчестве и которые регрессивно проявляются в психозе.

Ссылки
[1] Прочитано на собрании Британского психоаналитического общества, 28 ноября 1945.
[2] В оригинале стоит словосочетание «whole persons». Примечание переводчика.
[3] В основном благодаря трудам Мелани Кляйн.
[4] В оригинале «self». Примечание переводчика.
[5] В оригинале «self». Примечание переводчика.
[6] В оригинале «other-than-self». Примечание переводчика.
[7] Через художественное выражение мы надеемся сохранить связь с нашими примитивными «я». Именно отсюда происходят наиболее сильные чувства и даже пугающе острые ощущения, и мы действительно бедны, если мы являемся только лишь здравомыслящими.
[8] Я упомяну еще одну причину, почему младенца не устраивает удовлетворение. Он чувствует себя обманутым. Кто-то может сказать, что он намеревался совершить каннибалистическую атаку и был отвлечен опиатом, молоком. В лучшем случае он может отложить атаку.
[9] В мифологии есть такая безжалостная фигура – Лилит, изучение происхождения которой может принести некоторую пользу.
[10] Крокодилы не только льют слезы, когда они не чувствует грусти – пре-беспокойные слезы; они также с готовностью защищают безжалостное примитивное «я». (Есть много клинического материала, подтверждающее это).
[11] Это важно из-за нашего отношения к юнгианской аналитической психологии. Мы пытаемся свести все к инстинктам, а аналитические психологи – к части примитивного «я», которое выглядит как окружение, но которое мгновенно возникает из инстинктов (архетипов). Мы должны модифицировать наш взгляд, чтобы включить обе идеи, и увидеть, если это правда, что в наиболее раннем теоретическом примитивном состоянии «я» имеет свое собственное окружение, сделанное самостоятельно, которое настолько является «я», насколько и инстинкты, которые создали его. Эта тема заслуживает продолжения.